Поппея Сабина не обольщалась тем, что с некоторых пор ее место на пирах было по правую руку от императора. Прекрасно понимая, что скользит по лезвию остро отточенного меча, супруга Марка Отона старалась до поры до времени казаться бесплотным и безмолвным призраком, легкой тенью, не более чем туманным отражением любви Нерона ко всему красивому и изящному, в чем ей немало помогала привычка закрывать лицо полупрозрачным покрывалом. Она упорно и достаточно умело делала вид, что не понимает истинного значения  прикосновений и взглядов императора: божественный Август добр и внимателен к жене своего ближайшего друга и соратника, что же в этом дурного? Да, ему приятно видеть красивое женское личико, но  с таким же успехом он мог бы любоваться росписью на этрусской вазе или розовыми лепестками, такими же, какими только что осыпал сладкоголосую сирену арбитр изящества.

Поэтому вопрос Петрония она восприняла как попытку подставить ей подножку на пути к императорскому трону, вернее – к его подножию, ведь даже стань она императрицей, ее место всегда будет у ног божественного Августа, и никак иначе. Ее время  высказывать собственное мнение в присутствии императора  еще не пришло, и когда именно оно наступит, знала лишь всесильная и изменчивая Фортуна. Но больше всего Поппею насторожило то, что Петроний на самом деле не спрашивал: он  подсказывал, и таким образом  подталкивал и ее, и самого Нерона к  тому ответу, который, видимо, был выгоден ему самому и певице, ласкавшей колокольчики систра с такой двусмысленной негой, что любому мужчине должны были прийти на ум мысли о том, что еще эта скромница умеет делать своими холеными гибкими пальчиками. Девушка, по мнению Поппеи, была не только талантлива и красива, как муза Эрато, но и  изощренно лукава – и этот триумвират не просто выделял ее из сонма красавиц, наперебой пытавшихся привлечь к себе взор императора, а делал потенциально опасной соперницей. У Поппеи, превосходно умевшей прикрыть собственные корыстные цели непроницаемым щитом мнимой скромности,  не было сомнений в том , что Петроний не случайно завел разговор о певичке. Что за цель у него была при этом, она не знала, но понимала, что пока она остается женой Марка Сальвия Отона, не стоит вызывать неудовольствие человека, имевшего несомненное влияние на императора. И потому  не стала изощряться в поиске остроумного ответа, а просто  повторила то, что сказал Нерон и то, что эхом вторило сказанному самим Петронием:

- Не могу найти слов, более справедливых, чем те, что сказаны тобой, божественный Август: простота, подобная звону ручья, действительно пленяет...

Скромно опущенные ресницы дрогнули, и Нерон впервые за этот вечер был вознагражден блеском голубых глаз. По правде сказать, Поппея считала, что  слова императора были адресованы ей: разве была в Риме более пленительная простушка, чем она?

Отредактировано Поппея Сабина (2015-07-27 07:24:05)

Вмешательство Петрония напомнило Филомене, что еще ни разу в жизни она не получала за свои песни столь щедрое вознаграждение. Половина таланта была для нее суммой очень значительной, если бы только не перспектива получить в свое владение хотя бы часть имущества Фавония Цельза.  Но, может быть, все же стоило вспомнить о скромности и между журавлем в небе и синицей в руке выбрать добычу более мелкую, но более верную?  На мгновение девушка всерьез подумывала о том, чтобы учтиво поблагодарить цезаря и быстренько ретироваться, пока тот не передумал, но потом решительно отказалась от этой идеи.  Во-первых, как и все в Риме, она знала о неторопливости, с которой совершаются выплаты из казны – куда быстрее было из нее что-нибудь украсть, чем получить честно заслуженное, особенно же по устному распоряжению, хоть и самого божественного Августа.   Во-вторых, Филомена зашла слишком далеко, чтобы не испытывать азарта, вполне возможно, губительного, но все же приятно горячящего кровь. Она пришла к Петронию, она явилась пред очи императора, чтобы получить свое наследство, и если бы хотела удовольствоваться компенсацией, давно договорилась бы с родней Фавония о разумной цене. И, наконец, обращаясь к Филомене, император наверняка больше думал о патрицианке под вуалью, а это было чрезвычайно болезненно для женского тщеславия певицы.  И совершенно не важно, что знатная дама тоже признала ее таланты – если бы цезарь выразил свое восхищение зеленым солнцем, гости наперебой бросились бы ему поддакивать.

- Если ты даруешь мне свою великую милость, божественный Август, - кротко отозвалась Филомена, - то я попрошу тебя и твоих высоких гостей выслушать одну короткую, но занятную историю, которую поведает вам благородный Петроний.

Девушка чуть качнула звякнувшим систром в сторону Арбитра, приглашая его снова вступить антифоном к ее речам. Если короткая история в самом деле покажется императору интересной, она была готова расцветить ее подробностями; если нет, то четверть часа скуки с большей охотой простят придворному, чем какой-то невнятной девице.

Облегчение от того, что Гай Петроний рассказал вполне невинную историю, а не какое-нибудь страшное пророчество или притчу о заговоре, было настолько огромным, что Нерон не сдержался и оглушительно захохотал, откидываясь на спину.
- В самом деле, надо быть глупцами, чтобы обвинить это сузщество в колдовстве, - заявил он, отсмеявшись. - Конечно, иногда женщины прибегают к  услугам волшебников и всяких шептунов, чтобы привлечь понравившегося мужчину, но некоторым, - тут он бросил пылкий взгляд на Поппею Сабину, - это совсем не нужно. Есть женщины, которые покоряют мужчин одним лишь взглядом, красноречивым движением бровей или свирельным голосом. Надо остановить это безумие по поводу обвинений в колдовстве! Петроний, друг мой, видя твое участие в судьбе этой женщины, поручаю тебе заняться ее делом. Ты хорошо говоришь и знаешь законы, ты будешь полезен ей. Надеюсь, что вскоре услышу продолжение забавной истории. Только осторожнее, друг мой, смотри, сам не увлекись этой дочерью муз! А то перепишешь на нее все свое состояние, а сам поспешишь отправиться к праотцам!..
Речь императора поддержали общим смехом и звоном чаш. Мысль о том, что Петроний может последовать по пути Цельсуса, развеселила многих. Арбитру изящества желали стойкости против женских чар и холодности мысли. Причем, думать предлагали головой, а не иным местом.

- Благодарю тебя, божественный Август! – начала было она, когда чья-то ладонь поймала ее за подол туники.

Будь Филомена неотесанной провинциалкой, ее первым порывом было бы ударить систром по жадной руке, наподобие того, как это делают гладиаторы своими трезубцами. Однако она достаточно долго прожила в Риме, чтобы усвоить: здесь нужно помнить о предупредительности, даже если тебя насилуют. Сам император, как говорили, не чурался бродить по вечерним улицам с удалой ватагой, вытаскивая пожилых сенаторов из лектик и с хохотом подбрасывая несчастных на растянутом плаще. Как знать, может быть, эта пьяная скотина слишком драгоценна для Нерона, и цезарь моментально сменит милость на гнев, если Филомена нечаянно сломает тому палец-другой?

- Смиренно склоня…. ааах, вы только посмотрите на это! – воскликнула девушка, указывая систром на обезьянку, удирающую прочь с украденной наконец диадемой, и пока всеобщее внимание было обращено на проказницу, потихоньку ретировалась прочь.

Едва очутившись дома, она отправила со служанкой записку благородному Петронию, где сообщала обо о времени слушания и в самых изысканных выражениях выражала ему свою признательность за участие в ее судьбе.

На суд Филомена предусмотрительно явилась в лектике – поди, угадай, кто там таится за занавесками, беспутная певичка или знатная матрона. На случай, если недоброжелатели наняли пролетариев, чтобы подпортить ей торжественный день, девушка скрыла лицо под покрывалом. Вряд ли люди, посланные наследниками Цельза, могли опознать ее по походке, да и сами наследники привыкли видеть певицу в ярких нарядах для выступлений, а отнюдь не в скромном одеянии горожанки.

Петрония она заметила издалека, он беседовал с незнакомым ей мужчиной, казалось, вполне дружески. Девушка неторопливо двинулась к ним, надеясь, что они за это время закончат разговор – она вовсе не собиралась ни вмешиваться в чужие дела, ни обсуждать собственные в присутствии постороннего. Увы, идти еще медленней было уже невозможно, и вскоре Филомена уже почтительно приветствовала Арбитра и его собеседника.

- Боги даровали нынче прекрасный день для справедливого суда, - заметила она, обмахиваясь краем покрывала. – Ни один оратор не сможет говорить слишком долго, не рискуя упасть в обморок.  Не представишь ли ты меня своему товарищу, благородный Петроний? Его лицо кажется мне знакомым. Возможно, господин, мы встречались в позапрошлые сатурналии на вилле сенатора Приска?

Филомена гордилась своей памятью на лица, но, к сожалению, далеко не всегда так же ловко запоминала имена. С другой стороны, мода на усыновления и прозвища делала все эти усилия тщетными – сегодня человек Цецилий, завтра Камилл, а вот нос, глаза и губы так же просто не сменишь.

Отредактировано Филомена (2015-08-13 23:13:31)

Одарив на прощание Ларция обаятельнейшей улыбкой – о, вовсе не потому, что он был судьей! – Филомена позволила Петронию увлечь себя прочь прежде, чем они привлекли нежелательное внимание. Она была готова следовать всем советам своего адвоката, не только доверяясь его опыту и признавая собственную искушенность – девушку по-настоящему пугала перспектива столкнуться лицом к лицу с растрепанными фуриями, в которых неожиданно превратились почтенные родственницы Цельза. 

Она отважно противостояла его сестрам, теткам и племянницам, пока те были благовоспитанными матронами, а она – дерзкой, наглой девкой, задурившей голову бедному Марку, который всегда был слишком слаб характером. Теперь, в базилике Юлия, все перевернулось с ног на голову, и это Филомене предстояло воплощать кротость, а ее противницы получили право визжать, тянуться ногтями к ее хорошенькому личику и швыряться гнилыми овощами, подобно торговкам из Субурры.  Мужчины этой семьи терялись на их фоне, как фигуры на выцветшей фреске.

До тех пор , пока истцы намеревались ограничиться словами, девушка верила, что не растеряется, но ей казалось, что публичного унижения она просто не переживет и умрет от стыда на месте, едва только мерзкая жижа запятнает ее одежды. О том, что эта дрянь может прилететь в лицо, вовсе думать не хотелось.  Удрученность и страх Филомене даже не приходилось разыгрывать, они были вполне искренними, певица была до чрезвычайности рада, что может хоть отчасти скрыться от мерзких Фавониев за крупной фигурой Арбитра.

Она поискала глазами Ларция, надеясь, что, по меньшей мере, один судья готов выслушать ее благосклонно. Очень хотелось спросить своего защитника, чем грозит ей обвинительный приговор, но Филомена все же сдержалась. Нельзя вступать в битву, уже присмотрев себе место для погребения. Она брезгливо подобрала подол столы, демонстрируя, что опасаяется нацеплять блох с рубища Фавонии Секунды, сестры Марка, которую в последний раз она видела в прелестном ониксовом гарнитуре и малиновой тунике.

- Скажи, благородный Петроний, - доверчиво прошептала она на ухо мужчине, - когда подтвердится, что эти низкие  люди клевещут, следует ли мне подать в суд уже на них и потребовать возмещения?

С каждым новым  словом свидетеля, а после - и обвинителя, стремление Филомены засудить родичей Марка слабело. Зато все сильнее делалось желание удавить каждого из них собственными руками, закопать в выгребной яме, а потом отдельно как-нибудь осквернить место их последнего упокоения, насколько бы трудно это ни было, учитывая его мерзость и зловонность. Когда же по рукам судей пошла корзинка с уликой, девушка пожалела, что в самом не деле не имеет волшебного дара, чтобы немедленно упорхнуть прочь с постыдного судилища в клубах огня и дыма, оставив всех этих болванов с разинутыми ртами.

- Я не делала этого, - взволнованно проговорила Филомена, невольно сжимая руку Арбитра. – Аполлон благословил меня своей милостью. Как бы я посмела пятнать ее преступлением? Все это, - она пренебрежительно указала подбородком на гвоздь, - указывает, что премудрому Демецию куда больше ведомо о злых чарах, чем можно подумать. Всякому известно, говорит он. Всякому нечестивцу, всякому злодею – несомненно. Не такие ли люди объяснили ему, как именно совершается колдовство?

Филомена затрепетала длиннющими ресницами и прицельно обратила взгляд своих ясных глаз на Ларция:
- Не находят ли мои благородные судьи, что такая чрезмерная осведомленность подозрительна?

У нее промелькнула было мысль, что странный амулет мог соорудить сам Фавоний, поскольку в его почтенном возрасте кое-каким частям тела определенно не доставало прямоты и жесткости, которой отличались гвозди. На такое объяснение наводило и место, где якобы был найден магический предмет – ну где же еще хранить подобные вещицы, как не прямо под ложем, где забавляешься с юной красавицей? Правду сказать, доброму старцу ни разу не удалось довести дело до конца, но Филомена не только не сетовала на его неловкость, но еще и самоотверженно утешала, обещая, что вот уж через час-другой-третий все пойдет на лад, и его шмель всенепременно изопьет нектара из ее цветка.

Все возражения, вертевшиеся на кончике языка, Филомене пришлось проглотить, потому что благородный Петроний был прав вдвойне: во-первых, она вышла из роли кроткой овечки, у которой две мысли – о воде и о еде, а во-вторых, нечего было умничать, раз уж дошла до самого императора в поисках защитника. В Нероне вполне могло взыграть извращенное чувство юмора, и вместо Арбитра интересы девушки мог бы отстаивать самый жалкий из юристов-неудачников, о существовании которого было известно повелителю Рима. 

- Прости мою горячность, господин, - покаянно склонила она голову.  – Я была несдержанна, но обещаю, этого не повторится впредь.

В глубине души девушка не понимала,  почему невозможно установить справедливость по одному слову Нерона вместо того, чтобы затевать весь этот цирк с юристами. Конечно, для рядовых дел  необходимо выслушать все стороны, устроить прения и прочее, что предписывалось вековыми традициями… но  разве за Филомену не подал голос сам божественный цезарь? Разве его устами не говорит Кифаред, с которого все и началось – если уж кому-то все еще недостаточно авторитета самого принцепса? Она не имела ничего против полезного знакомства с Петронием и намеревалась отблагодарить его за помощь  любым способом, который тот выберет, но все же предпочла бы избежать участия в многолюдном судилище.   

Полчаса передышки были изрядно испорчены новой волной стенаний и жалоб от Фавониев, которым, видимо, их адвокат не разъяснил, насколько уменьшают симпатию публики подобные вопли.  Народ Рима испокон веков ценил  в зрелищах разнообразие, а пострадавшие наследники уже начали повторяться по третьему разу. 

Вместе с тем Филомена получила возможность говорить с Арбитром, не опасаясь лишних ушей. Она серьезно задумалась, перебирая в памяти все недолгие дни, проведенные в доме Марка, и покачала головой:

- Нет, я никогда не видела этого предмета и не знаю, кому он принадлежит.  Привратник и на порог не пускал никого, одетого бедней, чем он сам, равно как и подозрительных старух, кастратов и иудеев.  Достойного Цельза посещали сплошь уважаемые люди, преимущественно в преклонных летах.  Он увлекался философией и любил долгие беседы о религии.  Впрочем, - она чуть прикусила губу, - нередко в его доме бывали и родственники. Также могу сказать, что вызывает подозрения его домоправительница, ворчливая карга! – оживилась Филомена. - При гостях  она безо всякого стыда поносила своего хозяина за расточительность и легковерие!