Трибуны быстро заполнялись зрителями, но поток желающих отыскать свободное местечко все никак не иссякал. Поппея Сабина наблюдала из-под наброшенного на лицо покрывала, как бурная река поклонников колесничих, издавая  неумолчный гул подобно настоящей стремнине или водопаду, разливалась на мелкие ручейки по широким проходам,  отведенным для черни. На ее холеном личике играла легкая улыбка презрения к выходцам из низов, которые толкали друг друга локтями и вопили как стая голодных галок, стараясь занять место с обзором получше. Впрочем, пара быстрых взглядов, которые она под прикрытием полупрозрачной ткани бросила на свободного гладиатора, сидевшего по другую сторону от Нерона, не были даже в малейшей степени  более благосклонными. Сама она сидела между великим понтификом и собственным мужем, Марком Сальвием Отоном, который, признаться, давно вызывал в ней не меньшее презрение, чем толпа простолюдинов, требовавших хлеба и зрелищ. Сейчас «близкий друг» императора сидел с каменным лицом, уставившись на арену и отчаянно ревнуя к вниманию, которым Нерон оделял Спикула. Накануне скачек надоевший до оскомины супруг сумел заслужить от своей второй половины почти искреннюю улыбку и такой же по степени искренности поцелуй, когда, пыжась от гордости, сообщил ей, что Божественный Август, которого он, Отон, уже довольно давно называет своим другом, пригласил их разделить с ним удовольствие от состязания колесниц. Утром накануне знаменательного события дом Марка Сальвия Отона напоминал поле битвы: рабыни летали по покоям Поппеи Сабины, как рой трудолюбивых пчел, стремящихся во что бы то ни стало услужить императрице улья,  и тем не менее почти каждая удостоилась внимания госпожи в виде щипка или тычка, а пара-тройка даже лишилась пряди волос. Но сейчас ничто не напоминало в безмятежной и молчаливой, как статуя Венеры, матроне, разъяренную утреннюю мегеру. Скачки как таковые ее совершенно не интересовали, но возможность оказаться рядом с великим понтификом была тем счастливым подарком Фортуны, перед которым она не могла устоять. Перед тем, как покинуть дом, она не преминула дать последнее указание бестолковому мужу:

-Уверена, что сегодня в Большом Цирке будут делаться большие ставки, - сказала она, разглядывая себя в большом зеркале, и недовольно нахмурила идеально выщипанные брови: показалось ли ей, или глупая толстуха Волюмния положила слишком много кармина на ее нежные губы? – Предложи императору спор: он поставит на зеленых, в этом нет никаких сомнений, а ты выбери самую слабую команду, - кажется, это красные. И пусть Божественный Август сам назовет размер ставки.

Лицо Марка Сальвия Отона вытянулось и он проблеял:

-Но, сокровище мое...

Голубые глаза Поппеи Сабины подернулись ледком и она, отведя взгляд от своего отражения в зеркале, повернулась лицом к мужу и холодно отчеканила:

- Поверь мне, любимый: так нужно!

Натянутые над первыми рядами трибун темно-красные тенты защищали благородную публику от яркого майского солнца, остальным же зрителям приходилось как-то смиряться с отсутствием подобной защиты и прикладывать к глазам сложенные козырьками ладони, чтобы лучше видеть арену и не быть ослепленными огненными стрелами Гелиоса. Поппее Сабине солнце не мешало благодаря укрытию тентов, но она сочла необходимым заметить,  сопровождая свою льстивую фразу легкой полуулыбкой. Смотрела она в этот момент не на императора, а на зрителей, занимавших противоположную трибуну:

- О Божественный Август: посмотри, как зрители, сидящие напротив тебя, прикрывают глаза руками, боясь ослепнуть от твоего блеска! Они понимают, что ни на солнце, ни на великого Нерона нельзя смотреть в упор.