Как переменчива судьба, и как быстро человек теряет лицо, если жизнь преподносит ему испытания. Еще вчера Ли Чжан носил шелка, слуги каждый вечер умащали его мускусным маслом и поутру приносили чистые полотняные носки, потому что их господин никогда в своей жизни не носил по два дня одну и ту же одежду. Теперь же от внешнего лоска не осталось ничего. У него отобрали даже обувь - рабам полагается ходить босиком. Саднили ребра, а левый глаз совсем заплыл. Рана на голове все еще кровоточила, и на нее садились мухи, а прогнать их не было никакой возможности, потому что новый хозяин предусмотрительно позаботился надеть цепи.
Солнце палило нещадно, когда Ли Чжана и еще нескольких несчастных втолкнули под своды гладиаторской школы Людус Магнум. Ступни болезненно заныли, не привыкшие ходить по раскаленному песку, которым был засыпан двор.
Страшно хотелось пить, и один из встретивших их поднес Ли Чжану ковшик с водой.
Будь это в той, другой  жизни, ханец не принял бы у такого и слитка золота. Сразу видно, что человек с самого дня, а длинные волосы наверняка скрывают пробитые уши. Так в этой стране отмечали рабов.
Сейчас же вода оказалась желаннее всех сокровищ на свете. Жадно напившись, Ли Чжан благодарно кивнул. Когда жажда была утолена, он огляделся и прислушался к тому, о чем говорили лысый человек, купивший рабов, и тот, кто поднес воды. Когда речь зашла о нем, Ли Чжан еле заметно усмехнулся. Что бы не случилось, он не раб, и никогда не выйдет на арену, забавлять жестоких зрителей.
- Почему ты говоришь, что зря?! - возмущался между тем лысый. - Он хорошо дерется! Мне рассказывали, что он убил Квадрата, когда тот пришел вместе с солдатами, чтобы его арестовать!

Разговор Ли Чжан понимал прекрасно, но показывать этого не торопился. Когда с него сняли кандалы, он принялся растирать затекшие запястья. Рабов погнали в сторону кухни, а чтобы шли быстрее - тыкали в бока палками с заостренными концами. Ли Чжан старался не отставать, чтобы не получить удар в незажившие еще ребра, но по сторонам посматривал внимательно. И чем больше смотрел, тем меньше ему нравилось то, что видел. Стены гладиаторской школы были высокими и гладко обмазанными глиной - не заберешься. А по верху были натыканы металлические стержни и острые камни. Да еще надсмотрщики с длинными кинжалами.
Кухня располагалась под деревянной крышей, во внутреннем дворе. Новички расселись на лавки, за длинный деревянный стол. Несколько крепких молодцов - по виду таких же рабов - принесли простую, но сытную еду. Миска чечевичной похлебки с мясом и по хорошему куску ячменного хлеба. Ли Чжан был голоден и набросился на еду, как, впрочем, и все остальные. Четверть часа за столом раздавалось только чавканье и прихлебывание.
Когда будущие гладиаторы поели, их повели в баню - небольшую пристройку, где стояла жаровня с камнями. Камни бросали в бочки, подогревая таким нехитрым способом воду.
Всем велели помыться, выдав масло и скребки, а потом пожилой сириец обрезал слишком длинные шевелюры ножницами для стрижки овец. Когда очередь дошла до Ли Чжана, он жестами показал, что не позволит обрезать себе волосы.
Сириец замер в нерешительности, а потом обратился к тому самому мужчине, что дал Ли Чжану напиться:
- Ментор, этот не хочет стричься. Прикажи, чтобы его подержали?

Ли Чжан лишь заскрипел зубами от унижения. Бывший раб с дырявыми ушами скрутил его, как ребенка, а длинные волосы - признак благородства, предмет гордости - были срезаны почти под самый затылок. В империи Хань считалось позорным носить короткие волосы. Только рабы стриглись коротко. В то, что теперь он - раб, Ли Чжан верить не хотел. Он - пленник жестоких дикарей,но рано или поздно найдет способ вырваться отсюда. А если повезет - то убьет этого раба, потому что только кровь может смыть нанесенную обиду.
Когда соперник отпустил его, Ли Чжан поднялся на ноги, отряхивая от прилипших песчинок лоб и щеки, и нанес обидчику удар в лицо кулаком.

А он-то считал себя превосходным воином! Удар под ребра он даже не заметил, но дыхание вдруг занялось, легкие болезненно застонали, требуя хоть глоток воздуха, но грудь отказывалась дышать, а ноги сами собой подломились. Ли Чжан во второй раз упал на песок ничком, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная из реки на берег. В глазах потемнело, он попытался приподняться, но смог только перевернуться на бок. Постепенно дыханье вернулось и свет стал таким же ослепительно-ярким, как и положено быть в солнечный  полдень.
Прямо перед глазами стояли две загорелые ноги в грубых римских башмаках, подбитых гвоздями. Одна нога толкнула его в плечо, заставляя перекатиться на спину.
Наверное, ни к кому в своей жизни Ли Чжан не испытывал такой ненависти, как к этому рабу, который разглядывал его едва ли не с жалостью. Даже ту златокудрую змею, что обольстила его, а потом предала и свидетельствовала ложно на суде, он не смог бы так возненавидеть.

Казармы, в которых рабам предполагалось отдохнуть, мало подходили для отдыха. Каменный мешок, размером пятнадцать шагов на десять, стены холодные, а воздух - душный, потолок настолько низкий, что невозможно стоять в полный рост. Пол посыпан сухой травой, и новичкам не предложили ни плащей, ни циновок, чтобы можно было устроить себе постель.
Ли Чжан сел у стены, стараясь не прикасаться к ней спиной, подтянул колени и уткнулся лицо в сгиб локтя.
Слишком невероятным казался такой поворот судьбы: еще вчера он обедал с Нероном, и тот был весьма милостив, еще вчера он сидел на пирах рядом с первыми людьми империи, а а потом - обвинение, короткий суд и рабство.
При мысли о том, как несправедливо с ним обошлись, Ли Чжана охватил гнев. Хотелось придушить кого-нибудь, а там пусть делают с ним, что хотят. Но усилием воли он обуздал чувства. Учитель Кун говорил, что благородный человек, аристократ духа - всегда спокоен, волнения и суета - удел простолюдинов.
Неужели, он уподобится рабам лишь потому, что волей случая оказался среди них? Нет, это невозможно. Жемчужина и в грязи остается жемчужиной. Так говорил учитель Кун. А он испытал и взлеты, и поражения, и остался драгоценным камнем.
Усталость, все же, сделала свое дело - Ли Чжан уснул незаметно для себя, все еще разговаривая мысленно с Конфуцием.

Трезубец, специально утяжелённый для тренировок приятно оттягивал руку. Руфусу достался в напарники сравнительно молодой боец, которому в будущем только предстояло стать секутором. Рыжий так предположил глядя на его вооружение, тоже специально утяжелённое для тренировок, от чего противник ворочал им особенно неуклюже.  Так что ретиарий больше развлекался и пытался опробовать новый приём с сетью, чем действительно тренировался.
Когда Диомед махнул подзывая его к себе, парень не медлил ни секунды, пожелав удачи партнёру умчался к наставнику.
Сначала, услышав что от него хотят, лицо Руфуса вытянулось, неужели он чем провинился настолько, что его снова отправляют жить к новичкам в общую казарму. Впрочем, следующие же слова ментора вернули ему прежнюю уверенность. Внимательно выслушав задание, рыжий понял что жить ему в общей казарме ещё долго, пока этот новенький освоится.
- Вы про сереса*, да? Он не выглядит воином. Когда увидел, сразу подумал, что до первого боя не доживёт. Понял, посмотреть чтоб он ничего с собой не сделал.
Руфус согласно кивнул. Поручить это дело могли конечно и кому-нибудь из иных сервусов, но видимо у Диомеда были какие-то свои соображения. Ретиарий вполне логично рассудил, что раз Диомед хочет чтоб присмотрел за этим сересом, то будет проще если находится рядом с ним.
- Пока нянчусь с этим, тренироваться и жить с новичками?
Сразу с тренировочного поля парень, как был в повязке, лишь избавившись от масла и песка, отправился во второй барак. Найти где устроили новеньких тоже проблемы не составило. Руфус с видом "так и надо" вошёл к новичкам и вытянулся прямо на полу по соседству с сересом. Привычный к распорядку школы, спать он абсолютно не хотел, просто прикрыл глаза. Через некоторое время на его лице появилась улыбка. Наверное её странно было видеть в таком месте на лице раба. Юноше вспомнилось детство и точно такая же комната в которой он провёл ни один год.
Показавшееся сначала несколько обидным задание, начинало играть новыми красками и становилось даже забавным. Смешно будет если его ещё и тренироваться заставят на уровне новичков.
_____________________________________
* Серес - так римляне называли китай и китайцев, слово происходит от названия шёлка. О производителях и производстве шёлка в частности пишет Плиний в своей "Естественной истории".

Несговорчивость азиата рассмешила тех, кто обитался здесь уже несколько месяцев и смотрел на новичков свысока. Впрочем, и между собой у них не было согласия, поэтому смеялись еще и над нубийцем.
- Что, Меланус, женушка попалась строптивая?
- Смотри, как бы не случилась у вас семейная драка! Оторвет он тебе марсов жезл, будешь потом бегать к Юноне и просить мужа подобрее! - неслись шутки со всех сторон.
Таких насмешек нубиец стерпеть не смог. Тем более, что новый раб стоял, как столб, всем своим видом выказывая непокорство.
Коротко взвыв, Меланус замахнулся для удара. Сейчас он покажет этому гордецу, кого следует слушаться во второй казарме.

Диомед уже собирался домой, как вдруг со стороны казарм раздались самые страшные крики, какие только доводилось слышать жителям Рима.
Пожар!
Бросившись на шум, Диомед столкнулся с охранниками, тоже спешившими на помощь. Пожары всегда были бичом города. По ночам по Риму постоянно ездили пожарные, чтобы иметь возможность гасить огонь в самом зародыше. Людус Магнум был отгорожен от улиц толстыми стенами и крепкими воротами, которые запирали на ночь, поэтому надеяться на помощь пожарных не приходилось. Для такого случая всегда сберегались бочки с водой. Вот и сейчас охранники уже расхватывали ведра, становясь цепочкой от бочки до дверей второй казармы.
Вторая казарма! Диомед почему-то не удивился, узнав, что пожар начался там. Ко времени его появления рабов уже выпустили, они выбегали в коридор, надсадно кашляя и ругаясь. Двоих или троих Диомед отшвырнул с дороги. В комнате вовсю полыхал огонь, подъедая солому на полу. Больше гореть было нечему, рабов вовремя вывели. Диомед нашел взглядом Руфуса, который уже встал в шеренгу, передававшую ведра с водой. Нестерпимо воняло мочой и паленым волосом - кто-то из рабов успел ожечься.
Сбив людей, как бестолковое стадо в кучу, Диомед сразу заметил азиата - тот не орал в панике и не умолял позвать поскорее врача, а посматривал на столпотворение со скрытой насмешкой.
Предоставив охранникам тушить пожар, Диомед наскоро осмотрел ожоги на рабах. Не слишком приятно, но не страшно.
- Что произошло? - спросил он.
Вперед вышел нубиец Меланус. Диомед сам купил его три месяца назад. Грубое животное, отменно жестокое, жадное до славы и денег - настоящий гладиатор. Вместе с тем, нубиец никогда не упускал возможности донести на остальных рабов, если те совершили что-либо предосудительное. Вот и сейчас чернокожего просто распирало.
- Это все устроил новый раб! - сказал он с ненавистью, баюкая обожженную руку. - Начал драку и специально опрокинул светильник!
Его поддержало несколько испуганных голосов. Да, подтвердили они, новый раб опрокинул светильник и начался пожар.
Не успел Диомед сказать хоть слово, как появился Пет. Сегодня ночью его, похоже, дома не ждали.
Узнав, что произошло, Пет не стал раздумывать, что делать:
- Будь проклят тот день, когда я купил эту упрямую тварь! - разорался он. - Тридцать девять плетей! И ни одним ударом меньше! Может, тогда он поймет, что от него требуется! Займись, Диомед!

Диомед никогда не любил наказывать непокорных рабов. Тем более тех, которых покупал ланиста. И этого раба-азиата пороть было столь же нелепо, как и льва, привезенного из африканских провинций. Но дело есть дело. Он подошел проверить, насколько надежно закрепили цепи и сказал азиату безо всякого выражения:
- Мне сказали, ты знаешь наш язык, хоть и притворяешься, что не понимаешь ни слова. Зажмурься, чтобы не выхлестнуло глаза. 
Ему уже успели шепнуть, что азиат грозился на сносной латыни. Грозился перегрызать горло! Кровожадный зверь!
Принесли плеть с четырьмя хвостами из воловьих жил. Такие специально закупались школой, ими было удобно наказывать провинившихся рабов - порка была болезненной, но увечий не наносила. Для особо строптивых применяли уже другую плетку - из сыромятной бычьей кожи со свинцовыми шариками. Диомед посчитал, что для первого раза будет достаточно флагеллорума,* хотя и был уверен, что это наказание не принесет плодов.
Плети хранили в чанах с соленой водой - и для того, чтобы в нужное время были пригодны для использования, и для того, чтобы в раны не попала зараза. Ланиста очень беспокоился, чтобы товар, за который платились большие деньги, не оказался покалеченным или не умер от заражения крови. А то, что от соли немного пощипет - небольшая беда. Будь послушен, старателен - и тебе не грозит флагеллорум.
Первые же удары рассекли нежную человеческую кожу, не опаленную солнцем и не закаленную на ветрах и дожде. Воловьи сухожилия захлестывали тело, оставляя тонкие кровоточащие полоски до самой груди. Диомед методично отсчитывал удары, не применяя чрезмерных усилий и не допуская послаблений. Работа должна быть выполнена, даже если это - неприятная работа. Раб не кричал, не стонал и даже не всхлипывал. Он вообще не проронил ни звука. Что и требовалось доказать. Пет купил льва, а теперь хочет превратить его в послушного осла.
Закончив с наказанием, Диомед бросил помощнику окровавленную плеть, а сам подошел к столбу, проследить, как будут освобождать азиата.
- Отведите его к лекарю, а потом заприте в одиночной, - велел он. - А ты, - он заговорил монотонно, повторяя слова, которые до этого глупца-азиата говорил многим, очень многим, - ты напрасно упорствуешь. Тебе кажется, если будешь упрямиться, то это спасет тебе жизнь? Если хочешь выжить - приготовься убивать. И возможно однажды получишь свободу, как получил ее я.
__________________________
Флагеллорум - обыкновенная плеть

По мнению Диомеда, плевка он не заслужил. Вот благодарность от плененного хищника. Но больнее, чем плевок в лицо, ударили слова о том, что рабу не понять свободного человека. Он сдержался и не ударил азиата, хотя надо было показать, кто здесь раб, а кто свободный. Но за него успел вступиться один из охранников - тоже бывший гладиатор. Азиат получил хороший удар для науки и был отправлен в лазарет, а Диомед долго плескал в лицо водой и снова и снова намазывал лицо синей глиной.*
Ночь перевалила за половину, но Диомед решил не ночевать в школе, а отправился домой. Путь до Заречья был неблизким, но он прошел его, не заметив расстояния. Снова и снова он повторял себе слова, сказанные азиатом, и снова удивлялся упорству, с которым тот не желал принимать свою судьбу. Вспоминал самого себя, оказавшегося в Риме, да не где-нибудь, а в Утренней школе,** куда попадали только самые непокорные рабы, отъявленные негодяи, убийцы и поджигатели. И ведь он не упрямствовал, потому что это было бы бессмысленно. Он учился, стал лучшим, пережил множество боев и ни разу не выказывал трусости. За это однажды ему вручили деревянный меч, а с ним и желанную свободу. А этот усатый варвар предпочитает умереть, но строить из себя благородного господина.
Утро Диомед встретил в дурном расположении духа и появившись в школе первым делом спросил про азиата. Ему сообщили, что азиата уже вывели из одиночки, накормили и отправили в казарму, потому что лекарь заказал ему день отдыха, чтобы оправиться от наказания.
- Хорошо, - кивнул Диомед. - Выходите на поле, начнем тренировку.
____________________________
* Синяя глина заменяла мыло.
**Утренняя школа - имеется в виду Ludus Matutinus, ученики которой сражались на арене с дикими животными.

Диомед следил за азиатом краем глаза, едва тот появился на поле. И не пропустил момента, когда этот желтолицый встал столбом, всем своим видом показывая, что не желает участвовать в тренировках.
- Он понимает, - сказал Диомед, подходя по зову своего помощника-гладиатора по имени Аресид. Имя, конечно же, было придумано для выступлений на арене и означало - Сын бога войны. - Он всё понимает, просто продолжает вести себя, как аристократ крови, забыв, что на самом деле он - раб и вещь.
Взяв у Аресида деревянный меч, он бросил импровизированное оружие к ногам азиата.
- Я слышал, ты зарубил центуриона Квадрата? Покажи, на что способен. Я сам сражусь с тобой. И щадить не стану. Потому что память у меня хорошая, и я никогда не забуду, как раб посмел плюнуть в свободного.
Для затравки он больно стукнул оструганной палкой азиата по плечу, а потом в живот.
- Теперь тебя зовут Флавус. Все рабы в школе получают новые имена. Поэтому, будешь откликаться на Флавуса, нравится тебе это или нет.

Крик Пета привел в чувство. Диомед бросил меч на песок, сдувая со лба прилипшие волосы. Азиат упал на песок, но так и не пожелал защищаться.
- Почему ты остановился? - вопил Пет. - Задай ему хорошенько! Легкая взбучка ему не повредит, только взбодрит!
Диомед подавил в себе желанье пнуть орущего ланисту с ходу в живот.
- На сегодня он получил свое. Ты же не хочешь лишиться ценного приобретения, - осадил он Пета, который требовал крови с пеной у рта.
Тот опомнился, но кровожадности в нем не убавилось.
- Сундук! - заявил Пет, растягивая рот в улыбке. - Посадите его в сундук до завтрашнего утра. Сразу поумнеет и возьмется за меч.
Сундук был еще одним способом уламывать строптивых, не прибегая к членовредительству. Раба запихивали в деревянную коробку, в которой можно было находиться лишь скрючившись. Просидеть в сундуке сутки - это не шутка. Но Диомед сильно сомневался, что ужесточение наказания поможет. Когда азиата увели, он сказал об этом Пету.
- И не таких упрямцев уламывали, - объявил ланиста. - А ты помни, что работаешь здесь наставником, а не заботливой нянюшкой!

Диомеду было непонятно такое упорство, но он не мог его не уважать. Всякий раз, когда азиата вели для нового наказания, он намекал Пету, что лучше бы продать раба, от которого столько хлопот. Но у ланисты тоже взыграло упрямство. Он придумывал для азиата новые и новые наказания, а исполнять их поручалось Диомеду. К концу второй недели он уже одинаково ненавидел и ланисту, и упрямого азиата.
После очередного боя, а точнее - избиения, потому что азиат не защищался, демонстрируя таким образом свое нежелание выходить на арену, Диомед на короткое время потерял самообладание и слишком сильно набросился на Жёлтого. Тот упал и подняться был уже не в силах. Встав на колено, Диомед, испытывая муки совести, заглянул поверженному противнику в лицо. Но тот закрыл глаза и, похоже, перестал дышать. Диомед поспешно прощупал пульс у него на шее. Жив. Проклятый упрямец!
- Почему ты упорствуешь? - спросил он волнуясь. - Если так пойдет дальше - погибнешь зря! На твоем месте я бы смирился, стал лучшим и заработал денег, чтобы выкупить свою свободу. Или получил бы свободу от народа Рима. Снова станешь говорить, что ты свободный человек? Но ты - раб! Раб! А я - свободный!

- Ты слишком мягкосердечен, - заявил Пет. - Хватит, теперь я им займусь.
Ланиста велел привести азиата и собрать гладиаторов, чтобы им впредь была наука.
- Не хочешь же ты его убить? - обеспокоился Диомед. - Из-за собственной глупости понесешь убытки! Его можно перепродать - хоть так спасешь часть денег.
Он лукавил - его мало заботили убытки Пета. Просто слова чужеземца, сказанные им при последней их встрече, ранили его больнее, чем зубы огромной полосатой кошки, с которой он встретился однажды на арене. Животное было великолепным - на рыжей шкуре бежали черные полоски, а глаза были янтарные, почти человеческие. Зубы у кошки тоже были что надо. И когти. На руке до сих пор виднелись шрамы от старых ран. Тогда он победил зверя, прикончил его, пронзив горло. Красивая шкура сразу напиталась кровью и полоски поблекли под слоем песка и пыли. Зверь утратил царственную красоту, но до последнего вздоха глаза его горели ненавистью, и он скреб лапами, пытаясь подняться и снова броситься на врага.
Азиат походил на того полосатого красавца. Диомед помнил, что зверь тоже приехал откуда-то из Азии. Наверное, там все такие - с царской гордостью и ненавистью до последнего вздоха. И такие стоили жизни. Именно такие, а не жестокие и жадные до наживы любыми способами, как Пет, нубиец Меланус или Спикул. 
- Ты купил тигра, Публий, - сказал Диомед, впервые называя Пета не прозвищем, а по имени. - Тигра не заставишь убивать себе подобных. Я сразу тебя предупреждал.
Они с Петом стояли во внутреннем дворе, вокруг собрались гладиаторы - все сильные, играющие мускулами, лоснящиеся от масла и пота. Кто-то смеялся, ожидая зрелища, кто-то молчал, поджимая губы.
- Он - не тигр! - отрезал Пет. - Он всего лишь жалкий раб. И должен покориться.
Диомед пожал плечами. Ланиста уже знал этот жест, и взбесился:
- Не строй из себя пифию!*
- Убьешь, а толку не будет, - ответил Диомед. - Но ты - хозяин. Поступай, как знаешь.
Азиата тем временем приволокли, держа под локти. Он пытался идти сам, но ноги не слушались. Диомед встретился с ним взглядом и поспешно отвернулся.
_________________________
* Пифия - пророчица.